Неточные совпадения
Сочинил градоначальник,
князь Ксаверий Георгиевич Миналадзе [Рукопись эта занимает несколько страничек в четвертую долю листа; хотя правописание ее довольно правильное, но справедливость требует сказать, что автор
писал по линейкам. — Прим. издателя.]
— Я только бы одно условие поставил, — продолжал
князь. — Alphonse Karr прекрасно это
писал перед войной с Пруссией. «Вы считаете, что война необходима? Прекрасно. Кто проповедует войну, — в особый, передовой легион и на штурм, в атаку, впереди всех!»
Между тем как он
писал свое, она думала о том, как ненатурально внимателен был ее муж с молодым
князем Чарским, который очень бестактно любезничал с нею накануне отъезда.
— Случайно-с… Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и
князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел
написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.
— Что за вздор! — отвечал батюшка нахмурясь. — К какой стати стану я
писать к
князю Б.?
— А что
пишет кнесь [Кнесь — манерное произношение слова «
князь».] Иван?
— Вот
князь Serge все узнал: он сын какого-то лекаря, бегает по урокам, сочиняет,
пишет русским купцам французские письма за границу за деньги, и этим живет…» — «Какой срам!» — сказала ma tante.
Впрочем, вовсе не по поводу
князя это
пишу, и даже не по поводу тогдашнего разговора.
Князь, воротившись с игры,
написал в ту же ночь два письма — одно мне, а другое в тот прежний его полк, в котором была у него история с корнетом Степановым.
Повторю, очень трудно
писать по-русски: я вот исписал целых три страницы о том, как я злился всю жизнь за фамилию, а между тем читатель наверно уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не
князь, а просто Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня унизительно.
Катерина Николавна имела неосторожность, когда старый
князь, отец ее, за границей стал уже выздоравливать от своего припадка,
написать Андроникову в большом секрете (Катерина Николавна доверяла ему вполне) чрезвычайно компрометирующее письмо.
Масленников неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге с печатным заголовком бойко
написал: «Подателю сего,
князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской», дописал он и сделал размашистый росчерк.
Управляющий
писал, что ему, Нехлюдову, необходимо самому приехать, чтобы утвердиться в правах наследства и, кроме того, решить вопрос о том, как продолжать хозяйство: так ли, как оно велось при покойнице, или, как он это и предлагал покойной княгине и теперь предлагает молодому
князю, увеличить инвентарь и всю раздаваемую крестьянам землю обрабатывать самим.
— Видеться можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас… А что насчет перевода ее в больницу, как
писал его превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама не хочет, говорит: «очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это,
князь, такой народ, — прибавил он.
Маша наконец решилась действовать и
написала письмо
князю Верейскому; она старалась возбудить в его сердце чувство великодушия, откровенно признавалась, что не имела к нему ни малейшей привязанности, умоляла его отказаться от ее руки и самому защитить ее от власти родителя.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией,
писал проекты для
князя и составлял планы для детских книг.
Он уважал, правда, Державина и Крылова: Державина за то, что
написал оду на смерть его дяди
князя Мещерского, Крылова за то, что вместе с ним был секундантом на дуэли Н. Н. Бахметева.
— Какой вздор, братец, — сказал ему
князь, — что тут затрудняться; ну, в отпуск нельзя,
пиши, что я командирую его для усовершенствования в науках — слушать университетский курс.
Расспросивши меня, Орлов
написал письмо к
князю Голицыну, прося его свиданья.
В Петербурге, погибая от бедности, он сделал последний опыт защитить свою честь. Он вовсе не удался. Витберг просил об этом
князя А. Н. Голицына, но
князь не считал возможным поднимать снова дело и советовал Витбергу
написать пожалобнее письмо к наследнику с просьбой о денежном вспомоществовании. Он обещался с Жуковским похлопотать и сулил рублей тысячу серебром. Витберг отказался.
Граф Орлов
написал князю Щербатову секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтоб не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим.
И пошел одиноко поэт по бульвару… А вернувшись в свою пустую комнату,
пишет 27 августа 1833 года жене: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его,
князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма жалеет. В клубе не был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно будет заплатить штраф триста рублей, а я бы весь Английский клуб готов продать за двести рублей».
Перед окончанием курса несколько учеников, лучших пейзажистов, были приглашены московским генерал-губернатором
князем Сергеем Александровичем в его подмосковное имение «Ильинское» на лето отдыхать и
писать этюды.
«Суд этот, —
пишет князь Васильчиков, — по случаю присоединения к нему магистрата, принимая более обширный, а следственно, и более важный круг действий, требует председательствующего, который бы, вполне постигая свое назначение, дал судопроизводству удовлетворительное начало».
И наконец только на третий день, как мы уже
написали выше, последовало формальное примирение Епанчиных с
князем Львом Николаевичем.
— Невозможных преступлений? Но уверяю же вас, что точно такие же преступления и, может быть, еще ужаснее, и прежде бывали, и всегда были, и не только у нас, но и везде, и, по-моему, еще очень долго будут повторяться. Разница в том, что у нас прежде было меньше гласности, а теперь стали вслух говорить и даже
писать о них, потому-то и кажется, что эти преступники теперь только и появились. Вот в чем ваша ошибка, чрезвычайно наивная ошибка,
князь, уверяю вас, — насмешливо улыбнулся
князь Щ.
«И как смели, как смели мне это проклятое анонимное письмо
написать про эту тварь, что она с Аглаей в сношениях? — думала Лизавета Прокофьевна всю дорогу, пока тащила за собой
князя, и дома, когда усадила его за круглым столом, около которого было в сборе всё семейство, — как смели подумать только об этом?
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и
написал к ней письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил
князь.
— О нет! Ни-ни! Еще сама по себе. Я, говорит, свободна, и, знаете,
князь, сильно стоит на том, я, говорит, еще совершенно свободна! Всё еще на Петербургской, в доме моей свояченицы проживает, как и
писал я вам.
Это она… это она после давешнего… это с горячки, — бормотала Лизавета Прокофьевна, таща за собой
князя и ни на минуту не выпуская его руки, — давеча я за тебя заступилась, сказала вслух, что дурак, потому что не идешь… иначе не
написала бы такую бестолковую записку!
Бурдовский вскочил и пробормотал, что он «так…», что он с Ипполитом «сопровождал», и что тоже рад; что в письме он «
написал вздор», а теперь «рад просто…». Не договорив, он крепко сжал руку
князя и сел на стул.
— Постойте,
князь, — сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, — вы мне еще в альбом
напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу…
— Это я сам вчера
написал, сейчас после того, как дал вам слово, что приеду к вам жить,
князь. Я
писал это вчера весь день, потом ночь и кончил сегодня утром; ночью под утро я видел сон…
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская
пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает в
князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
— Вот,
князь, — сказала Аглая, положив на столик свой альбом, — выберите страницу и
напишите мне что-нибудь. Вот перо, и еще новое. Ничего что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не
пишут.
— Я не знаю ваших мыслей, Лизавета Прокофьевна. Вижу только, что письмо это вам очень не нравится. Согласитесь, что я мог бы отказаться отвечать на такой вопрос; но чтобы показать вам, что я не боюсь за письмо и не сожалею, что
написал, и отнюдь не краснею за него (
князь покраснел еще чуть не вдвое более), я вам прочту это письмо, потому что, кажется, помню его наизусть.
— Что же мне
написать? — спросил
князь.
— Не совсем, многоуважаемый
князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда
написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
— Да, ведь он
писал письма… с предложениями о мире… — робко поддакнул
князь.
— О, оставьте ее, умоляю вас! — вскричал
князь, — что вам делать в этом мраке; я употреблю все усилия, чтоб она вам не
писала больше.
— Одно только могу вам сказать, — заключил Птицын, обращаясь к
князю, — что всё это должно быть бесспорно и право, и всё, что
пишет вам Салазкин о бесспорности и законности вашего дела, можете принять как за чистые деньги в кармане. Поздравляю вас,
князь! Может быть, тоже миллиона полтора получите, а пожалуй, что и больше. Папушин был очень богатый купец.
— Господа, господа, позвольте же наконец, господа, говорить, — в тоске и в волнении восклицал
князь, — и сделайте одолжение, будемте говорить так, чтобы понимать друг друга. Я ничего, господа, насчет статьи, пускай, только ведь это, господа, всё неправда, что в статье напечатано; я потому говорю, что вы сами это знаете; даже стыдно. Так что я решительно удивляюсь, если это из вас кто-нибудь
написал.
— А почерк превосходный. Вот в этом у меня, пожалуй, и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас
напишу что-нибудь для пробы, — с жаром сказал
князь.
— Вы знаете,
князь, к какому лицу мы теперь вам бумаги
писать дадим?
— Я говорил и
писал тебе, что она… не в своем уме, — сказал
князь, с мучением выслушав Рогожина.
— Превосходно! Вы удивительно
написали; у вас чудесный почерк! Благодарю вас. До свидания,
князь… Постойте, — прибавила она, как бы что-то вдруг припомнив, — пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память.
Сегодня
писал к
князю и просил его позволить мне ехать в Тобольск для лечения — нетерпеливо жду ответа в надежде, что мне не откажут в этой поездке. До того времени, если не сделается мне заметно хуже, думаю подождать с порошками, присланными Павлом Сергеевичем. Если же почему-нибудь замедлится мое отправление, начну и здесь глотать digitalis, хотя я не большой охотник до заочного лечения, особенно в такого рода припадках, которым теперь я так часто подвергаюсь.
— Пишет-с, — повторил Еспер Иваныч и начал читать написанное прекрасным почерком письмо: «Дорогой благодетель!
Пишу к вам это письмо в весьма трогательные минуты нашей жизни:
князь Веснев кончил жизнь…»
Я
написал об этом к Ихменевым, а также и о том, что
князь очень любит своего сына, балует его, рассчитывает уже и теперь его будущность.
Конечно, мать ее была больна, в чахотке; эта болезнь особенно развивает озлобление и всякого рода раздражения; но, однако ж, я наверно знаю, через одну куму у Бубновой, что она
писала к
князю, да, к
князю, к самому
князю…